Начну с названия лекции. Я назвал ее так же, как и конференцию: феномен гештальт?сообщества. Собственно, про это и собираюсь говорить. Вводная часть. Человек – это конкретизация человечества. Частно практикующий терапевт – это конкретизация психотерапевтического сообщества. Сообщество выражается через каждого из нас. Поскольку наша деятельность в своей основе направлена на совместную осознанность людей, в сообществе постепенно вырабатываются какие-то особенно устойчивые правила. Они складываются в реальной жизни так, как удобнее. Иногда берутся ошибочно или по привычке. Недавно видел фотографию: то ли в Швеции, то ли в Норвегии было левостороннее движение, а на континенте – правостороннее. И вот в какой-то день, кажется, в 1936 или 1946 году, они сменили движение на противоположное. Начался хаос, который через какое-то время прекратился, и всё стало нормальным, потому что людям оказалось удобнее: не нужно менять привычный способ движения при пересечении границы. Так и в сообществе: правила складываются «как удобнее», а наша задача – их осознавать. Основа сообщества – это некоторое общее сознание, и процесс самоосознания для сообщества является его основной работой.
Сообщество живет через встречи. Встречаются группы людей, проходят индивидуальные, групповые, терапевтические, супервизорские, интервизорские встречи, интенсивы, общие и специальные конференции, например конференция случая, контакты с зарубежными коллегами, поездки на их конференции, в ШАБ и так далее. Форм существования сообщества довольно много, в каждой из них сообщество отражается и существует. Эти формы развиваются вместе с цивилизацией – технически и организационно. Вчера, например, работал с клиентом по скайпу: когда-то это было трудно представить, а сейчас – обыденная форма, и ее нужно включать в характер работы. Программа третьей ступени и интенсивы тоже эволюционировали; сейчас это устойчивая система. Постепенная эволюция третьей ступени показала, что если программу ведет один ведущий – это плохо; сменяемый – тоже плохо; двое – лучше, но недостаточно; а трое – начинают работать по определенному принципу. Двое легко организуют слияние или полярную диаду, и там не остается места тем, кто к ним не присоединяется. При трех ведущих есть третья позиция – позиция «идите вы лесом» с вашим конфликтом, и это очень правильно: именно она стабилизирует сообщество. Она вообще стабилизирует общество. А жить вечно в эпоху перемен – старое китайское проклятие.
Следующий тезис. Психотерапия делает жизнь людей сложнее. В результате нашей работы жизнь людей становится сложнее, и наша жизнь – тоже. Мы оказываемся в положении тысячи ножек, которые вдруг осознали, что ног у них тысяча, и испытали огромные трудности, чтобы сделать шаг. Мы часто застываем в осознавании, как мухи в янтаре, распятые тысячами противоречивых программ. Цивилизацию можно уподобить интернету, где «гуляют» тысячи разнообразных программ – про индивидуальность, коллективность и так далее – и они постоянно сталкиваются. Мы оказываемся между этими программами, а клиенты приходят с конфликтами, возникающими от попытки одновременно следовать двум противоречащим программам. Простой пример: «мужчина должен содержать женщину, семья должна быть как положено, как всегда было» и одновременно «женщина должна быть успешной, умной, хорошо работать и развиваться». Таких конфликтов сколько угодно, и мы знаем, что в них нет хорошего решения: одно плохо, и другое плохо. Отсюда колоссальное напряжение, которое периодически подталкивает сознание в сторону суицидального исхода. Поэтому психотерапевты во всем мире – риск-группа в отношении реальных суицидов и символических суицидов. Возникает идея: бросить всю психотерапию, заняться «реальной деятельностью», свалить куда-нибудь, уйти – такие мини?суициды. В нашем сообществе периодически кто-то осуществляет такой уход с криком «я уйду из этого ужасного сообщества». Ничего не поделаешь. Дилемма «to be or not to be» – распятие, с которым по жизни ходит психотерапевт, встречая другого такого же.
Можно попытаться этого не замечать и пойти путем вытеснения. Но тогда мы перестаем быть эффективными терапевтами и вынуждены уходить из профессии, потому что работать без осознавания нельзя. Мы перестаем обнаруживать собственную враждебность, а враждебность – важная характеристика, особенно при пограничных состояниях, индикатор того, что напряжение конфликта куда-то направлено. Враждебность – результат напряжения конфликта, который мы не хотим осознавать. Тогда в сообществе мы обнаруживаем врага: смешиваем идеалистические надежды с анастрафическими и катастрофическими ожиданиями и проецируем всё это на «врага». Конфликты в психотерапевтическом сообществе всегда имеют трансферентную природу. Следовательно, они принципиально неразрешаемы. Но они изживаемы. Их можно проживать и идти дальше.
Теперь о составе. Психотерапевтическое сообщество по своему составу более женское – на три четверти, а может, и больше. Статистически такое же соотношение полов фиксировалось в DSM?4 по диагнозу пограничного расстройства личности; в DSM?5 я не смотрел, но логика та же. Три четверти диагностированных пограничных расстройств – женщины. Следовательно, пограничность психотерапевтических сообществ выражается в критериях этого расстройства: склонность к напряженным драматическим отношениям, к зависимостям – курение, алкоголь, скок и так далее, мысли о самоубийстве, заменяющие попытки. В работу сообщества должна быть заложена профилактика пограничных расстройств и забота о его пограничной составляющей. Есть здоровая пограничность. Если мы пытаемся ее «остановить», начинаем видеть врагов – тех, кто курит или выпивает, – мы берем на себя пограничную функцию «бороться с грехом»: проецируем враждебность на каких-то людей и вперед – борьба. Это всего лишь пути разрядки напряжения, тесно связанные с обсессивно?компульсивной динамикой. Важно, чтобы разрядка была максимально безвредной, не переходила границы, ведущие к реализации суицидального стремления. Пограничная борьба с пограничной же составляющей – ошибка.
Есть объективный вред, который нужно снижать, и субъективный вред – обычная точка приложения психотерапевтической работы. Люди, приходящие к частно практикующему терапевту, как правило, объективно благополучны – финансово, организационно, образовательно, культурно. Проблема в области творческого приспособления: как примирить конфликт программ, вызывающий разрыв сознания и психическую боль. Боль в реальности – сигнал о нарушении целостности или структуры организма. Наш организм напрямую не связан с психикой: мы опосредованно исследуем тело, трактуем сигналы. Воплощение, эмбодимент – это работа, которую делает человек. Психика устроена по подобию организма, поскольку психика есть у организма. Поэтому психическая боль – нарушение целостности или структуры моих представлений, моей интеграции. Мы работаем с этой болью и дискомфортом. И эта боль возникает оттого, что человек хочет быть хорошим. Я не видел людей, которые хотят стать злодеями. Все хотят быть хорошими, но пытаются примирить непримиримое.
Если обратиться к старой гештальт?идее: чтобы разблокировать невротический конфликт – или, по?другому, компьютерный конфликт программ, – технически надо перейти на предыдущий уровень цикла контакта. Если нужно работать с ретрофлексией – мы переходим к проекции. Если вижу жестко фиксированную, почти параноидную проекцию, общий совет – перейти к обсуждению интроектов: выявить жесткие интроекты, конфликт между которыми настолько нестерпим, что одна сторона отвергается и проецируется вовне. Формы организации границы контакта, или сопротивления – это один и тот же смысл, – обеспечивают защиту организма. Разрушение целостности вызывает боль и сложность, работать с этим нужно осторожно. Для психотерапевтического сообщества этот путь можно условно обозначить как переход к предыдущей фазе развития.
Если опираться на динамическую концепцию личности, проецируемую на цикл контакта, сначала у нас фаза с характеристиками, гротескно описанными в шизоидной составляющей, затем следующий уровень – пограничные расстройства, и выше – нарциссические. Если сообщество сильно включено в пограничные механизмы, а конфликты организованы по пограничному типу, чтобы выйти из них, нужно поддерживать предыдущую составляющую – шизоидную. Это здоровый способ выхода из сложной конфликтной ситуации отношений. Вспомним три уровня нарушений: шизоидное расстройство – самое легкое, шизотипическое – тяжелее, затем шизофрении. Этим я занимался сразу после института много лет, диссертацию по этому писал и очень люблю эту тему, потому что мне кажется: для развития человеческого общества это прекрасная возможность организовать нормальную жизнь и взаимодействие многих людей. Постепенно мое мнение находит подтверждение: развитие общества идет в сторону «шизоидизации». Когда я впервые услышал песни Бориса Гребенщикова, «Аквариум», я их, понятно, из клиники оценивал как сильно шизофренические. Потом, спустя много лет, мое восприятие изменилось.
Я говорю не о том, что у нас все больны. В основном речь о состояниях. Люди по?разному подвержены тем или иным состояниям: у одних они проходят легче и быстрее, другие склонны застревать. Люди, способные выносить большую дистанцированность, не застревать в неинтегрированном виде, брать больше времени для интеграции и меньше для отреагирования, оказываются очень полезными. Если говорить про мужчин психотерапевтических сообществ, большинство, кого я видел, – как раз с более развитой шизоидной составляющей, компенсирующей пограничную составляющую сообщества. Такое соотношение – больше женщин и меньше мужчин – нормально. Важно, чтобы шла циркуляция, чтобы мы могли жить в сообществе. А жизнь – это метаболизм: что-то получать и что-то выдавать. Послушали – рассказали, подумали, переработали, выдали – получили ответ. Для этого важно, чтобы каждый мог быть собой, а не переделывался под одну форму.
Мне нравится принцип организации гештальт?сообщества, который я пытаюсь поддерживать. На троечку – быть собой. Не надо быть «опытным» или «неопытным», «удачливым» и так далее. Просто быть собой – твердая тройка. На четверку – иметь способность это кому-то сказать, выразить свое мнение. Если сообщество состоит из людей, которые себя осознают и могут выражать свое мнение – прекрасно. На пять – выслушать другого, не отвергая. Это самое сложное. Если эти принципы соблюдаются, мы можем находиться в мире свободных людей, где никто никого не гонит на массовые акции, не обвиняет в «хате с краю». Живи как хочешь, но понимаешь ли ты, как живешь? Можешь об этом рассказать? Можешь другого послушать? Больше ничего не надо. От пор к выводам не надо.
Диалог, общение с другим – очень сложная работа. Терапевтическое общение – вдвойне. Если вы ведете поезд или самолет, можете мечтать, как приедете домой, возьмете селедочки и водочки, включите фильм, развалитесь на диване, пойдете на лыжи или в любимую качалку, пардон, сейчас это называется фитнес. А сидя с человеком как терапевт, всё, что приходит в голову, вы интерпретируете в поле клиента. Подумали, как прекрасно было бы развалиться на диване? Значит, он вас напрягает, интересно как и чем. У вас как будто нет «вашего» мира вне совместной работы. Это тяжелое занятие, требующее подготовки, и приводит к профессиональным нарушениям. Тема выгорания мне не нравится, но оно бывает, и многое зависит от стиля работы. Если я не нахожу подкрепления в психотерапии, лучше ей не заниматься. Если я не лечусь в поле клиента, лучше этим не заниматься. В диалоге мы можем продвигаться только вдвоем. Если я «уже развитый» и просто подталкиваю «недоросшего», это не гештальтерапия, это другие, более когнитивные подходы. Мы развиваемся – и это необходимо. Еще и потому, что наше сообщество – сообщество слегка безумных людей. С какой стати вы заинтересовались тем, что происходит внутри? В мире полно занятий. Значит, что-то заинтересовало в себе или в близких.
Здесь я ввел термин «антипсихоз». Если я живу с человеком с психотическими проявлениями, пограничными отреагированиями или, например, с депрессией, я становлюсь в этом поле противовесом. Скажем, у моей бабушки истерия, она со мной, она меня любит. Я как ребенок приспосабливаюсь. Я не становлюсь истериком, я становлюсь анти?истериком: зверею, когда другой обостряет демонстративность, реагирую окаменением, так что меня «сдвинуть» нельзя. Я веду себя так, чтобы скомпенсировать расстройство, рядом с которым вырос. То же относится к бредовым расстройствам: я становлюсь анти?психотиком, который проверяет всё много-много раз, сомневается в любых утверждениях.
Про существование организации я не знаю. Я не оптимист. Слишком много видел неразрешимых конфликтов, чтобы верить в способ спокойно существовать вместе. Хочется сказать «дай Бог», потому что других оснований не вижу, и в истории тоже. Для меня важно, что мы никуда не идем. Психотерапевтическое сообщество не идет к светлому будущему. Мы пытаемся находиться там, где находимся. Есть три ловушки, которые воруют радость и мир: сожаление о прошлом, тревога за будущее и неблагодарность за настоящее. Никуда идти не надо – мы уже пришли, мы здесь живем. Наши тревоги мы размещаем в катастрофических или анастрафических ожиданиях – ожидая, что всё будет ужасно, или что мы сейчас что-то сделаем, и «счастье наступит». И то и другое – всего лишь размещение тревоги перед тем, что мы можем находиться только сейчас, а не вчера и не завтра.
Из вопросов. Мне кажется, что своей терапевтической активностью нам удалось от нарциссической части опуститься на более ранний уровень. Бывают нарциссические «залеты», но в целом это мы переезжаем. Пограничность и шизоидность – еще нет. Здоровый нарциссизм – нормален. Любое мое желание, например прочитать лекцию и записать тезисы, – нарциссическое действие. Когда я пытаюсь развиться, сдвинуться вперед, – это нарциссическая часть. Можно драматизировать, что «я не тот, кем хочу быть», можно строить фантазии о том, как выучу испанский. И то и другое чрезмерно. А можно просто попробовать поучить. Не получается – ладно. Когда мы составляем планы интенсивов – это нарциссическое действие: его сейчас нет, и мы хотим сделать. Поле нарциссизма в основном оздоровилось. С пограничностью сложнее: там механизм аффективной вовлеченности, когда ты так вовлекаешься в борьбу и отношения, что не можешь свободно существовать в них, не можешь свободно обходиться с идеями. У меня есть мои идеи – нормально. У другого – другие идеи – тоже нормально. Речь не о терпимости/нетерпимости, а о цивилизованных формах. Отреагирование – форма не очень цивилизованная. Ворчание – недовольное согласие – и на этом построена любая демократия. Если выбирают президента, сто миллионов американцев не любят этого президента. Но они не ходят с криками, а тихо ворчат. Тихое ворчание сопровождает демократию. Мы тут пытаемся сделать анархическое сообщество, но ценность анархии в том, что проективный путь оказывается контролируемым. Очень важно в анархии признавать естественную иерархию. Если мы ее не признаем, мы отказываемся от инцестуального запрета. Наибольший рубеж, отличающий людей от животных, – наличие инцестуального запрета, который упорядочил сознание. Дальше эта естественная иерархия стала проецироваться: «отец нации», «королева?мать». Это нормальный этап. Обязательно существует естественная иерархия: кто-то кого-то учил – факт. Я могу превосходить своего учителя по действиям, больше понимать, но учил меня он. Это реальность. Плюс функциональное поведенческое: кто-то делает что-то лучше, кто-то хуже, кто-то старше, кто-то моложе – факты, которые важно понимать. Ошибка дикого анархизма – попытка убрать естественную иерархию. Как только ее убирали, анархизм превращался просто в бодибилдизм.
Насчет благодарности. В основе благодарности лежит тот же импульс, что и в основе отцеубийства. Это инвертированный эдипальный импульс. Поэтому благодарности большинство людей инстинктивно немного пугается: при выражении благодарности бывает защитная реакция. Это более хороший способ отреагировать жажду убийства. Импульс тот же, но выход организован иначе. Остановленная энергия опасна – что-нибудь разрушит. Лучше дать ей дорогу и разряжать в благодарности.
Про «легализацию». Легализация того, кто ты есть, со своей историей и особенностями. Каждый человек имеет право на существование таким, какой он есть. Ограничения задает только культура. Если взять истории какой-то «борьбы суеты», отвлекающей от жизни, – это чепуха. Она связана с тем, что дикое количество людей некультурны, поэтому свою некультурность они будут реализовывать. Если человек «вскроется», заявит о себе, почти известно, как отреагирует широкая публика: по?звериному. В психотерапевтическом сообществе с этим можно появляться, а вовне – сто раз подумать. Жизненная позиция простая: живи и давай жить другим.
Про язык. Изменения связаны с культурным контекстом. В советской психиатрии невротические расстройства были сильно развиты, а «пограничный» употреблялось скорее как степень нарушения – граница между неврозами и психозами: «пограничные» – потяжелее неврозов, но полегче психозов. В международной традиции больше принято качественное определение пограничности. Поэтому это приспособление к реальности: немного изменился язык. Сейчас чаще использую термин «пограничные расстройства», учитывая международную классификацию, по которой невротические расстройства из отдельной содержательной категории стали просто степенью выраженности.
Вопрос о страхе смерти. Конечно, он связан со всем этим. Если я пытаюсь прогнать от себя ту, что стоит за левым плечом, и стараюсь не замечать, она свободна делать, что угодно. Тогда я перестаю контролировать, как возникает переживание враждебности к одному или другому. Замечать конечность жизни необходимо: не стоит планировать на следующее столетие группу. Смерть – часть жизни, не что-то особенное. Иначе некоторые действия становятся странными: например, боевые – когда люди пытаются друг другу укоротить жизнь. Зачем? И так подожди немного. Встали друг напротив друга полки. Через пятьдесят лет все умрут, могилы будут стоять друг напротив друга. Какая разница?
Для меня гештальтерапия – экзистенциальная терапия без занудства. Мы чуть выбились из графика. Спасибо вам.
