Доброе утро, дорогие коллеги. Прежде всего хочу пожелать удачи и удовольствия от сегодняшних экспертиз и круглых столов, чтобы удалось реализовать замыслы, исследовать интересные факты, получить материал и радость от работы. Удачи вам. Моя лекция, даже если в программе обозначена несколько иначе, все равно будет про сообщество и про наше профессиональное поле. Она во многом предваряет наши вертикали, которые мы будем проводить. Уточнила у Дмитрия Блокова: вертикали пройдут в зеркальном зале в том здании, где бассейн, на втором этаже. Там я еще не была, место новое, и важно не перепутать: у нас есть другой зеркальный зал рядом с Лесоловою, но идти нужно туда, где бассейн, и подниматься на второй этаж. Сейчас у меня на приборе, с которым я все еще не очень уверенно обращаюсь, одиннадцать-одиннадцать. Я хотела понять, сколько у меня времени, но постараюсь уложиться, чтобы не сбивать программу.
Прежде чем говорить про профессиональное поле и про гештальт-терапию, мне хочется поделиться размышлениями, которые как бы предваряют этот разговор. Скажу несколько слов о том, чем мы вообще занимаемся. Я вряд ли скажу что-то принципиально новое: эти мысли давно летают в воздухе, приходят разным людям и многократно обсуждаются в разных командах. Мой текст выполняет специальную задачу — сосредоточить внимание на процессах, которые для нас давно очевидны.
Мы живем в технически сложном и очень быстром мире, где пространство психотерапии осталось одним из немногих мест, где возможно человеческое измерение переживания. Этот текст был опубликован в сборнике гештальт-терапии, который сейчас распространяется, так что у вас есть раздаточные материалы. Может быть, это поможет в дискуссионных группах после лекции — опереться на текст и сконцентрироваться на том, что вас лично заденет. Я не буду читать весь текст по бумаге, но основные вещи, которые хотела сказать, там изложены.
Мы живем в безумно ускоренной реальности, где нет ни времени, ни места для человека. Гиамир Глащвили, ссылаясь на известную книгу Марселя Труссов «В поисках утраченного времени», читал цикл лекций, в которых говорил: жизнь — это усилие во времени. А раз времени у нас все меньше, то и человека становится меньше. Когда меня спрашивают, зачем психотерапия и как важны разные направления, я отвечаю: сейчас не так важны различия направлений, важны иллюзии; важно другое — психотерапия осталась одним из немногих пространств, где можно взять достаточно времени в безопасной обстановке, чтобы восстановить человеческую способность к переживанию.
Что такое переживание? Оно отличается от эмоций и аффектов, от чистого отреагирования, хотя психотерапия вроде бы уделяет чувствам много внимания. Переживание — это усилие, работа, деятельность, которая создает человеческое в человеке. Это интегральная характеристика сознания, это событие бытия. Делая работу переживания, мы собираем в себе человеческое. А эмоции и аффекты — как пробки на дорогах: скопления неразряженной энергии в точках утраченной чувствительности. Поэтому задачей психотерапии является не внимание к чувствам как таковым. Чувства — как ключи в дверях: важно не само ключевое отверстие, а то, что за дверью. Чувства лишь указывают, что мы по какой-то причине не можем туда попасть. Важно восстановить чувствительность — способность к деятельности переживания и к видению хороших форм в сложной, неопределенной ситуации, где хорошее решение неочевидно.
Аффекты, создавая пробки на дорогах, формируют туннели сознания и разрывают фигуру с контекстом. Когда мы охвачены эмоциями, мы теряем чувствительность к контексту и к форме. Между тем именно внимание к форме организует глубину восприятия, впечатленность ситуацией и ощущение собственного присутствия в мире. Но все это требует времени. Деятельность переживания требует времени, которого у активно живущего человека в быту просто нет. Нужны пространство и время для восстановления простых человеческих способностей: действовать, слышать, замечать звуки, как распускаются почки и поют птицы, видеть, что рядом есть другой человек, и у него меняется выражение глаз. В обыденной жизни на это все меньше времени, и это грустно.
Культурная форма нашей практики не учит и не лечит в медицинском смысле. Она создает пространство для человека в мире, в котором стало жить почти невозможно. Помимо индивидуального сознания, в самой ткани мира всегда уже присутствуют ситуации, которые могут быть восприняты в виде множества хороших форм. Эти формы до нас увидены и воплощены реальными людьми в разные времена. Это и есть внимание. Не так важно, кто первый что заметил и сказал; важно не погоняться за вечной новизной, а открывать то, что уже содержится в ткани ситуации, узнавать, что кто-то еще это заметил и наделил выразительностью и красотой. Это включает то, что мы называем awareness: проснулся, что-то увидел, распознал, и если кто-то рядом тоже к этому чувствителен, возникает ощущение понимания — ты не один.
Психотерапия — это пространство контролируемой близости. В эпоху большой нелюбви, в которой мы живем, это становится важнейшей площадкой, где мы проводим человеческие эксперименты, учимся по-человечески обращаться с собой, делаем шаги к другому, переживаем близость, в которой отчаянно нуждаемся и отсутствие которой тяжело переносим. Это и есть возвращение чувствительности: способность впечатляться выразительностью хороших форм, распознавать их в сложных ситуациях, делиться ими, становиться проводником, чтобы эти формы становились доступны кому-то еще. Моя чувствительность вне диалога — просто феноменология моего внутреннего мира. Она ограничена и далека от объективности.
Если оглянуться на нашу историю, мы увидим череду травматических сломов: революция, политические репрессии, война, унесшая множество мужчин, затем новые репрессии. Поколения детей, особенно мальчиков, воспитанных женщинами. Потом разрушение Советского Союза, очередной разрыв передачи ценностей. Теперь озлобленный национализм. Каждый видит и знает свое. Психотерапия отличается от социологии и других наук о человеке тем, что мы работаем не с людьми вообще, а с конкретным человеком. Во главе угла — конкретная человеческая жизнь. Адаптироваться к этому миру уже почти невозможно; ценность адаптационной рамки психоанализа уходит. Приходится адаптироваться к себе: прежде всего слышать и видеть себя и другого рядом здесь-и-сейчас, когда возможен диалог. Невозможно развитие общества без человека — конкретного человека. Мы много читаем и слышим о развитии общества, но начинать нужно с человека. Мы занимаемся человеком, а не людьми, и при этом уважение к личной свободе каждого — ключ. Психотерапевт — тот, кто присутствует при встрече человека с самим собой и является свидетелем этой встречи, часто нежелательным. Иногда включается негативный перенос; можно обидеться, а можно и нет. Психотерапевт — это другой человек, и при другом сложнее обмануть себя. Мы говорим это другому, потому что он лучше себя слышит. А говорить другому, когда такой возможности нет, — совсем хорошо.
Здесь я возвращаюсь к сообществу. Психотерапия, особенно групповая, — лаборатория общества без киков и титулов. В группе среднего размера прекрасно видны социальные тенденции. Мы сами создаем общество, в котором живем. Как мы это делаем? В группе это можно рассмотреть. Профессиональное сообщество — большая динамическая группа. Для меня это важный тезис: переживать события сообщества, видеть его феноменологию как феноменологию большой динамической группы. Кроме того, профессиональное сообщество — это не структура, а процессы моего собственного формирования. Члены сообщества объединены в разные профессиональные группы; эти группы одновременно отражают в групповой динамике социальные феномены поля и тенденции всего сообщества и общества в целом, и обладают ресурсом кардиального обсуждения этих феноменов.
Я много раз в психологических аудиториях проводила игру Данилы Злобова «Королевство». Каждый раз участники говорили: мы создадим прекрасный мир, в котором будет хорошо жить; мы же такие продвинутые и осознанные. И каждый раз своими руками создавали именно тот мир, в котором живем, со всеми его тенденциями. До последнего пытались построить «прекрасное», потом что-то ломалось, происходил поворот — и «прекрасный мир» превращался в знакомое нам общество. Я вижу прямую параллель между обществом в целом, профессиональным сообществом коллег-психотерапевтов и отдельными малыми группами. Все они отражают одни и те же тенденции. Если мы работаем в перспективе поля, то в снятом виде там отображены социальные тенденции времени, в котором мы живем.
В отличие от толпы, которая часто представляет собой пограничную ситуацию борьбы: кто прав, кто виноват, кого найти и наказать, у нас в группах есть огромный ресурс — ресурс кардиального обсуждения. В «Королевстве» это видно наглядно: с одной стороны, социальная динамика, а с другой — индивидуальные выборы. Видно, как своими индивидуальными усилиями мы создаем общую реальность — теория поля в действии. И все-таки в профессиональном пространстве группы — феномен культуры. Одно из важнейших положений: психотерапия отделена от политики и от государства. Профессиональные идеи объединяют нас больше, чем разделяют политические и национальные разногласия. Историю сообщества мы создавали и создаем вместе, невзирая на культурные, национальные, социальные различия. Если убрать профессиональную идею и включиться в политические процессы, которые сейчас делают людьми, можно захотеть спрятаться или сбежать, бросить свечи. Важно не уйти, потому что некому будет зажигать свечи.
Профессиональное сообщество состоит из множества профессионалов, объединенных в разнообразные группы: обучающие, терапевтические, супервизионные, интервизионные, пространства конференций, семинаров, интенсивов. Важно, что люди в группах распознают друг друга и могут отвлекаться друг от друга, сохраняя присутствие. Каждый практикующий терапевт со стабильной практикой связан с десятком–полутора клиентов, с несколькими десятками коллег, с которыми делает проекты, объединен в творческие профессиональные коалиции. Эти люди связаны между собой и с другими. Возникает огромное пространство человеческого разговора, где люди распознают друг друга, замечают свои границы, учитывают границы другого. Это возможно только в замедленном темпе и в небольших группах: на высоких скоростях человек либо присоединяется к потоку, либо поддерживает активное расчленение — политическую борьбу, пограничные ситуации.
Чтобы оставаться человеком и сохранять лицо, необходимо усилие — работа переживания. Нужно усилие, чтобы подняться над соблазнами пограничного отреагирования: быстрым и мощным, с чувством высокой компетентности и минимальной ответственности. В таких ситуациях легко почувствовать себя значимым, встроиться в строй, идти в ногу под обаяние общей идеи, при этом ответственность минимальна, а ощущение, что делаешь великое дело, — колоссально. Но наша работа — идти не строем, а быть с каждым конкретным человеком в его индивидуальном проекте. И это действительно больше меняет мир, чем политика, но это медленный процесс.
Человек — это пауза между стимулом и реакцией. Качество проживания этой паузы — предмет нашей работы. Как конкретный человек проживает свою жизнь, заполняя пространство паузы между стимулом и реакцией, и становится тем, с чем мы работаем. Чтобы это пространство было качественно наполнено, важно оставаться в диалоге с теми, кто рядом, и поддерживать опыт. Ресурсы нашей профессии велики, но если человек не понимает, что происходит в сообществе и обществе, и не умеет работать с группами, он не сможет этими ресурсами пользоваться. Несколько слов о практике: для того чтобы сформировать частную практику, терапевту нужно пройти кризис опорации…
Здесь нет простого перехода к базовым понятиям. Если гештальт-терапия перестанет быть полем, мы не сможем разговаривать друг с другом и разобьемся на отдельные смысловые конструкции. Профессиональное поле гештальт-терапии состоит не только из взаимосвязанных понятий, оно состоит из людей. Теоретическое поле имеет своих носителей — психотерапевтов. Сколько людей, столько разных гештальт-терапий, столько способов сборки большого направления. У преподавателей, супервизоров, терапевтов — своя философия подхода и свои теоретические взгляды. Эти люди могут находиться в кардиальных отношениях, а могут — к сожалению, и часто — в заряженных конфликтах, борьбе, не желая друг друга видеть, слышать, понимать. Это вызов, который можно принять или отвергнуть. Те, кто принимают вызов, выбирают кардиальность, а не власть. Те, кто не принимают — ищут хорошую власть. Процессы пограничного отреагирования поддерживают расчленение в сообществе и резко снижают чувствительность — именно там, где нет усилия, которое поддерживает работу переживания, усилия быть рядом с другим.
Поле как поле отношений в сообществе — огромное поле нашей профессии: поле носителей теорий, философии и гештальт-подхода, способных вступать в диалог и вырабатывать общий дизайн коммуникации. Это поле существует в соединении кардиальности и власти; ресурсы — в кардиальных обсуждениях. Есть большая разница между личной философией и личной драмой психотерапевта. Драма нередко ставит ученика перед сложнейшим этическим выбором: из уважения к нам не заметить, что личная драма терапевта задает группе много сильных чувств — растерянности, агрессии, раздражения — и пронзает переживание сообщества. Если наши ученики выбирают кардиальность, а не власть, они выбирают путь сохранения уважения в сообществе и путь к следующему поколению. Мы все люди, все можем ошибаться, переживать неудачи. Если у нас нет пространства, где это можно обсудить, получить понимание, признание и принятие в кардиальном формате, а мы ждем лишь личного подтверждения статуса — это тупик для сообщества.
Игнорировать поле актуальной явленности практики — значит обращаться к воспоминаниям старого большевика. Поле практики — это поле реальных терапевтических отношений. Важно описывать практику такой, как она есть, а не такой, какой хотелось бы видеть. Очень заметно, когда ведущий группы говорит одно, а делает другое: например, заявляет, что следует за процессом, а сам извне жестко структурирует.
Профессиональное поле — это теория, практика и сообщество — носители теории и практического, терапевтического стиля. Это вместе, взаимосвязано: мостики, кардиальные и не очень кардиальные отношения — все это существует в жизни и в головах людей, которые создают общее поле профессии, то есть у нас с вами. И все это можно описывать через понятие взаимодействия. Я много говорила про «между», про то, что все рождается в отношениях. Вчера Данила Споевецкий напоминал о первичности отношений по отношению к индивидуальному сознанию, о первичности группового сознания по отношению к индивидуальному. Мы стоим перед вызовом сознания как встречи с болью: либо слиться с кем-то, теряя себя, либо сохранить достоинство и границы, выдерживая боль и оставаясь в диалоге. Этот вызов обеспечивается идеями; не принимая его, мы идем к «хорошим героям», то есть к власти. Это происходит в обществе, в сообществе — везде.
Взаимодействие — центральное понятие полевой перспективы. Если говорить с позиции индивидуализма, важно то, что внутри изолированных индивидов и их взаимодействие со средой. Если с позиции теории поля — важно то, что между различными индивидами, которые сами являются частью ситуации поля. Попадая в полевую перспективу, мы переходим к терминологии взаимодействия. В свое время я размышляла, что у нас есть три языка описания на разных стадиях цикла контакта. На предприконтакте — внутренняя терминология: «я» как мой внутренний мир, мои фоны, мои внутренние феномены. На контакте — терминология взаимодействия: я становлюсь феноменом границы контакта, частью общей ситуации, которую мы создаем индивидуальными усилиями вместе. На постконтакте — «я» как культурный феномен, социально-культурная терминология: история о себе, собранная обратно под поле.
Говоря про поле, важно понимать, о каком процессе идет речь. Совсем недавно я впервые ясно увидела: весь аппарат теории гештальт-терапии исторически построен преимущественно на индивидуалистической перспективе, и единственным понятием, которое прямо описывает феноменологию поля, то есть взаимодействия, остается гештальт-интерактивный цикл контакта, когда-то предложенный в Кливлендской школе Джозефом и его коллегами. Это понятие важно вернуть в базовые курсы как обязательное. Терапевты традиционного консультирования его хорошо знают, а из базовых курсов оно исчезло. Между тем гештальт-интерактивный цикл фокусирует феноменологию взаимодействия — группы, пары, того, что происходит «между», в том числе феноменологию профессионального сообщества. Взгляд на контакт с двух позиций — индивидуальной и полевой — и составляет теорию поля гештальт-терапии. Эта возможность развития теории давно витает в воздухе. Людей, теоретически осваивающих полевую парадигму, становится больше. Открытия зеркальных нейронов и нейронаучные исследования подтверждают возможность синхронизации переживания. Мы готовы говорить не только о предзаданности поля, интерсубъективности и временности, но и о форме процесса.
Мы размышляли о том, что развитие сообщества через гештальт-интерактивный цикл контакта можно описывать как феноменологию разворачивающихся процессов, которые пересекаются, создают конфликтно заряженные зоны и тем самым стимулируют развитие. Выделяются в сообществе разные процессы: участие, терапевтическая кардиальность, самореагирующая динамически неоднород… И это уже показывает, где мы встречаемся, а где разъезжаемся.
Если ставка делается на личную силу, а не на поиск хорошей формы, стоит замедлиться и восстановить чувствительность. На этом я завершаю. Предлагаю остановиться и дать возможность дискуссионным группам проанализировать ваши взгляды, мнения, впечатления от услышанного, связать линии между понятиями. Тема у меня была про поле, но построение связок — это не только моя работа, это наша общая деятельность. Большое спасибо.
