Те, кто поддерживал эту дискуссию, ее обсуждали в очень многочисленных группах, и важным там было сохранить свободу мысли, возможность рефлексии, чтобы вам это было комфортно и спокойно. Прошу прощения: не знаю, как точнее назвать мою специальность, потому что наука всегда учится чему-то немного другому. И, возможно, я лишь в общих чертах представляю, как прошел у нас вчерашний день. Поэтому я буду читать лекцию, которая, наверное, в каком-то смысле отражает проблематику этой конференции. Я буду задаваться довольно глубокими философскими и дискурсивными вопросами, которые волнуют человечество на протяжении многих десятилетий.
Мне в этом смысле близко точное замечание Мераба Мамардашвили: самая интересность состоит в том, что никакой истории философии нет. Мы уже много столетий, если не тысячелетий, встречаемся с одними и теми же вопросами и проблемами, только эти обсуждения происходят в разных политических, социальных, исторических, временных контекстах, а проводниками процессов, которыми заряжено поле человеческой ситуации, оказываются разные люди. Поэтому у нас появляются источники, написанные людьми иной психологической, философской, психотерапевтической школы — теми, кто, во-первых, оказался способен писать, а во-вторых, был достаточно чувствителен к тем моментам истории, которые он описывал, и через призму своего восприятия дал разные взгляды на те же устойчивые вопросы жизни. Они до сих пор помогают нам и, как я понимаю, отражены в тематике конференции, которая называется, если я не ошибаюсь, «Свобода, ответственность, мечтать, дорогие».
Я хотела прочесть именно такую лекцию. Предполагаю, что она может быть в какой-то мере академической, но любая академическая лекция всегда по-разному воспринимается, потому что ее слушают разные люди. Для каждого из вас появятся свои акценты, своя реальность, которая будет коррелировать с напряженными точками вашей сегодняшней актуальной жизни здесь и теперь, с качеством вашего присутствия. Это, вероятно, будет пробуждать разные переживания — по поводу того, как вы выстраиваете жизнь и судьбу, как вы строите свою психотерапевтическую практику, как выступаете в различных психотерапевтических аудиториях, как ориентируетесь на свою работу, когда сидите напротив пациента. Поэтому мое решение говорить в таком даже академическом стиле — вполне осознанное: пусть у вас будет максимальная проективная возможность воспринять какие-то вещи, не подчиняясь моим личным приоритетам. Хотя, конечно, тот факт, что эту лекцию делаю я, уже задает объективный срез — именно я это выбрала и это читаю. Мне бы хотелось, чтобы осталось время на вопросы — если кому-то захочется спросить лично меня о том, что я думаю и как переживаю нынешний непростой момент жизни психотерапевтического сообщества в нашей стране и не только.
Начать я хочу с того, что для меня является фундаментом любой практической деятельности. Основной постулат прост: в наше непростое время вызов — быть присутствующими в этом мире — обращается к каждому из нас лично. Это сильный персональный вызов — быть присутствующим в своей жизни, попасть в свою жизнь, ощутить свое присутствие. Принять его можно только лично, и он отражается в известном слове awareness — обнаружение себя. Если мы не остановимся и не обнаружим себя, а будем сливаться с какими-то группами, искать надежность, забывая о свободе мысли, о праве на собственный выбор и на здоровое индивидуальное восприятие и построение ситуации, нас унесет ветром. Этот вызов надо принимать как индивидуальное плавание. Это и есть мой основной пункт.
Рассуждать о ценностях, свободе и ответственности непросто, потому что люди собираются в разных группах и говорят об этом уже много лет и каждый раз по-своему. Для меня психотерапия — междисциплинарная область: тут нет чисто физиологических или чисто исторических, педагогических, медицинских, математических или только гуманитарных исследований. Все связано, это разные аспекты, разные авторы, соединенные в поле человеческой ситуации, которая переживается очень по-разному. Поэтому я и выхожу на философские вопросы. Философия — это, как говорят, искусство задавать вопросы. А отвечать на них — дело наук или самого человека, который пишет текст собственной жизни.
О чем я хочу говорить? О свободе, об ответственности, о ценностях — и о том, что на самом деле все это одно и то же, когда речь идет о конкретном человеке. Если говорить о свободе отдельно, об ответственности отдельно, о ценностях отдельно, без соотнесения с человеком, это превращается в набор умных и верных книг. Важно, чтобы все это соединялось в философии поступка. Когда-то, описывая философию психотерапевтической практики как эстетический выбор человека, я говорила, что человек — это единство должного, сущего и возможного. Здесь я вижу рифму с той мыслью, что внутри у нас — как бы теология, снаружи — биография, а то, что в виде контакта связывает и выстраивает линию жизни как способа бытия в мире, — это наша психология. В этом отношении мне важно обратиться и к языку гештальт-терапии, и к рассуждениям о свободе и ответственности.
Если свобода оторвана от ответственности, мы скатываемся в психологическое или даже психотическое отреагирование, живем на одной функции: полная свобода без всякой ответственности. Если же мы реализуем только ответственность без свободы, становимся заложниками «должного», нечувствительными к собственному восприятию, к биологическому обнаружению того, что в этом «должном» является моим; тогда мы проводники чужих идей, функций, представлений. Только соединяя эти два процесса, мы выходим на выбор. Эта функция — функция выбора — получает информацию с обеих сторон, создает усилие личностного выбора, которое вычерчивает кривую нашего способа бытия в мире — всегда чуть кривую, это правда. Эта функция может быть смещена то в одну, то в другую сторону, но именно ее проявление дает основание говорить, что мы осуществляем творческое приспособление.
Говорить о свободе и ответственности невозможно без связи с третьей категорией — временем. Человек не существует без прошлого, без должного, и не существует, если не способен прогнозировать и строить будущее, ощущать себя причиной изменений, а не только следствием обстоятельств. Невозможно это сделать, не присутствуя в мире и не ощущая точку присутствия здесь-и-теперь — напряжение пространственно-временного момента.
Еще с классической философии, начиная с Платона, долго рассуждали о свободе: ее понимали как власть над жизнью. А ответственность — категория более поздняя, сильно нагруженная юридической терминологией: гражданская, административная, уголовная и так далее. Нередко ответственность воспринимают как тяжелую обузу, нависшую над человечеством. Это смущало тех, кто рассуждал о свободе: как только человек говорит о свободе как об осознанной активности и праве быть в мире, он сталкивается с причинно-следственной связью и риском быть схваченным, наказанным, осужденным, непринятым. Отсюда — «Бегство от свободы» Фромма: «не надо нам вашей свободы вместе с этой ответственностью». Если ответственность означает тюрьму ответов за выборы и поступки, то, может быть, проще «шагать в ногу». Свобода легко становится заманкой для тех, кто пытается мыслить ее отдельно от ответственности и от конкретного выбора.
Если рассматривать свободу, нельзя обойтись без темы детерминизма. Все ли предначертано, или у нас есть свобода действовать в своих интересах? В античной мифологии существовало представление, что свобода — удел тех, в чьих жилах течет кровь богов: боги могут действовать свободно, а для людей все предопределено; разве что титаны и герои — существа пограничные. Потом возникли более строгие детерминистские позиции. Так, «Марк Ньютон» в духе своего времени говорил о предначертанности: и волос не упадет с головы человеческой, если на то не будет воли. А «Ферандрю Катанский» парировал иначе: если человек создан по образу и подобию Божьему, то и право на свободу в нем присутствует, иначе по какому образу и подобию он создан? Эти полемики порождали разные линии ответа.
Далее, в эпоху бурного развития естественных наук ввели понятие идеального детерминизма мира: все предопределено, наша задача — прочесть, описать, вывести формулы. Многие студенты психологии были очарованы идеей, что, «описав» механизм личности, можно все прогнозировать и управлять. Но не все так просто. Работы Ильи Пригожина показали, что в детерминированности бытия есть разрывы — точки бифуркации. Структурированная система с предсказуемой траекторией попадает в зависшее состояние, где выбор может пойти в разные стороны; уравнения, описывающие процесс, имеют разные корни. Чувствительность к этим точкам бифуркации привела к пониманию, что в определенные моменты жизнь сменяет траекторию, линейная причинность рассеивается. И здесь гештальт-терапевт оказывается особенно чувствительным к процессам поля, к силовым линиям актуальной ситуации, выступая как бы лидером, романтиком этих процессов в периоды исторических бифуркаций, когда требуется синтетическое принятие при множественности выборов. Малейшие изменения способны задать иной ход, и мы, возможно, живем в один из таких периодов, когда от усилия каждого конкретного человека меняется жизнь и восприятие многих.
Мне в связи с этим особенно интересна работа психологических и психотерапевтических групп — обучающих, супервизорских, терапевтических, любых, где есть взаимодействие людей. Я не могу напрямую влиять на процессы большого общества, но я могу быть в диалоге в группе: видеть глазами другого, обмениваться впечатлениями. Группа среднего размера отражает тенденции общества на данный момент. Находясь в группе из 15–20 человек, мы можем резонировать, вступать в диалог, получать обратную связь, сопоставлять взгляды и сразу же ощущать степень разрежения или напряжения, которая следует из этого обмена. Дальше мы разносим этот опыт — через клиентов, коллег, родственников, друзей. В диалоге, в несогласии, в попытке встречи и сопоставления взглядов рождается искусство личностного ресурса быть строителем: материал буквально валяется под ногами, и, как говорил один великий, его много, чтобы строить потенциал будущего. Но для этого важно не разделять свободу и ответственность, не нагружать ответственность страхом наказания, а понимать, что свобода и ответственность — две стороны одной медали, приводимые в действие выбором личности.
Я скажу и о связи свободы с границами. Осознавать свою компетенцию и дискомпетенцию — признак свободы. Например, я знаю свою дискомпетенцию в юридической области и считаю это облегчением: я не хватаюсь за все подряд, а переправляю людей к тем, кто компетентен. Я свободна потому, что ориентируюсь в пространстве и понимаю, что к чему относится. Когда мы несвободны, мы хватаемся за что попало. Свобода связана с осознанием собственной конечности, ограниченности, с признанием границ. В гештальт-подходе говорится о движениях, которые должны быть осмысленными, целесообразными; свободные движения требуют ограничения нецеленаправленной активности, иначе мы никуда не попадем. Это и есть принцип реализма, на котором стоит экзистенциальная терапия: есть то, что есть. Если я хочу иначе — это не «остановите Землю, я сойду», а работа с реальностью. Чтобы быть свободным в мире, нужно быть автономным и компетентным.
У Энгельса есть определение: свобода — это осознанная необходимость. Есть и менее известное: свобода — это принятие решений с сознанием дела. Чем больше мы знаем, чем компетентнее и любопытнее, тем свободнее. Если мы ничем не интересуемся, не развиваемся, держимся за единственную идею и воспринимаем выбор как муку, то предпочитаем «не-выбор» — и ничего не происходит.
Ницше, а также о том же говорил и «Старбастром», различали свободу «от» и свободу «для». Свобода «от» есть у животных: еще Павлов описывал, как собака рвется с привязи. Свобода «для» — для реализации права, для возможности мыслить и делать — есть только у человека. Просто освободиться — это еще не свобода; это вырваться в пустоту. Важно, к чему я иду: перспективу будущего, которая формируется в настоящем. В настоящем мы неизбежно тревожимся и стоим на вилке между страхом и любопытством. Если страха слишком много, мы действуем стереотипно, живем в клише, прячемся в больших группах. Если любопытства больше (страх все равно остается), мы ищем и способны к творческому приспособлению, строя перспективу выбора. Свобода — это ощущение возможности, основание альтернатив: можно так, а можно иначе, и, возможно, по-третьему. Это не только то, что декларируется как абсолютная истина авторитетными источниками. Личность развивается векторами от зависимости к автономии — или не развивается. Удобно оставаться зависимым и неудобно — автономным и «одиноким», принимая экзистенциальные вызовы. Но интереснее говорить с теми, кто их принимает: у них есть ощущение присутствия в своей жизни. Вспоминается реплика участницы группы: «Я живу свою жизнь или моя жизнь меня живет?»
Личностная зрелость, слияние свободы и ответственности, осуществление выбора и присутствие на основании собственной идеи — вещи факультативные: можно делать, можно не делать. И все же есть тезис о ценностях: человек всегда находится на пути реализации своих ценностей — больше нигде он находиться не может. Чтобы понять, что моя ценность, мало говорить: «у меня есть вот эта ценность и еще вот та». Декларации — одно, важно посмотреть, что я реализую. Я много раз проводила простой эксперимент. Просила людей написать ценности, которыми они руководствуются, потом проранжировать их по значимости. А затем — указать, сколько реально времени и усилий они потратили за последние два-три месяца на каждую из этих ценностей. В группах начиналась паника: оказывалось, что, например, нелюбимая работа — большая ценность, чем образование ребенка, на общение с которым остается 10–15 минут в день. Или кого-то увольняли с ненавистной работы, и человек вдруг осознавал, насколько она была для него ценностью: она структурировала день, оставляла время для другого. То, что для нас действительно ценность, обнаруживается не по «хочу» и «верю», а по практическому анализу — что я делаю со своей жизнью. Выбор — не впереди, выбор у меня под ногами. Когда-то неудачно перевели одну простую формулу, превратив ее в «Чего ты хочешь?» — и это заводит в фантазии: «хочу выучить итальянский, хочу родить пятерых детей». А вопрос другой: обрати внимание на то, что ты реально делаешь. Именно это отвечает, сохранена ли у человека способность к выбору или утрачена. Ответственность — в реализации своего права на выбор. И если меня действительно впечатляет обнаружение себя на пути реализации собственных ценностей, тогда они и предстают передо мной.
Говоря об активности, важно помнить: ребенку становится спокойнее, когда есть кто-то, кто умеет владеть активностью, придавать ей стандарт и меру, делая ее управляемой и осознанной. Ребенку спокойнее, когда есть не только мама, но и папа; оба родителя важны. Постепенно, по мере продвижения через подростковый возраст, эти механизмы — активность и ее регуляция — смещаются внутрь и, по выражению Ивана Ивановича Выборского, становятся движущими силами развития личности. И они неизбежно сталкиваются с темой свободы и ответственности.
Психологи, работающие с экзистенциальными измерениями, говорят о трехмерном пространстве: свобода, ответственность и духовность. Это три оси, на которых может быть построен путь. В зависимости от того, какая из осей в определенный период нарушена, мы получаем разнообразие клиники: автономные личности, зависимые, инфантильные, конформистские и так далее. В 80-е годы я проводила исследования в подростковых группах, изучая места развития личности; они были продолжены в ряде лабораторий под руководством моего мужа — уже в строгой научной логике. Мне стало интереснее судьба конкретного человека, чем описания закономерностей в граните науки, поэтому я ушла из этих проектов, но они продолжились, потом были совмещены с международными исследованиями. Выяснилось следующее: подростки изменились, но один тип, описанный давно, сохраняется на уровне 15–18% — автономный тип, у которого свобода и ответственность слиты в зрелом личностном выборе. Эти подростки остаются, хотя остальные группы меняются. Любопытно, что эта цифра соотносится с данными социологического опроса, с которого я начала: на вопрос «можете ли вы повлиять на свою жизнь?» примерно 80–82% ответили «нет». Те же, кто сказал «да», по-видимому, и относятся к автономному типу.
Завершая, скажу о давнем споре вокруг схемы границы контакта и той «функции», которую некоторые коллеги понимают исключительно как переключатель «фигура — фон»: индикатор, который то «включен», то «выключен» — и от этого зависит психологическое здоровье. Если обратиться к экзистенциальной традиции и вспомнить Марселя Пруста («жизнь — это усилие во времени»), для меня становится очевидным: у этой функции есть содержание. Непонятно, откуда берется включение и выключение, если нет усилия. Для меня содержанием является усилие конкретного человека подняться над вызовами пограничной ситуации, оставаясь чувствительным к напряжениям различных векторов поля, осуществляя ситуативную активность и сохраняя индивидуальную ответственность за реализацию своей чувствительности к напряжению, которое он ощущает в этом заряженном множеством факторов поле. Эта функция — усилие бытия, то место, где мы организуем свой опыт. Если я не совершаю усилия, непонятно, на какой энергии «тумблер» сдвинется в ту или иную сторону. Да, бывают форс-мажоры — ураганы, войны, политические силы — которые нас уносят. Но если я живу в достаточно комфортной среде, где у меня есть возможность сделать паузу между стимулом и реакцией, значит, у меня сохраняется способность к творческому приспособлению, толерантность к неопределенности, способность искать в напряженном и тревожном поле решения, не заданные извне. И это связано с тем, что я — то есть я; вы — то есть вы — принимаете обращенный к каждому лично вызов присутствовать и быть в этом мире. Основная задача терапии — попасть в собственную жизнь, потому что абстрактного счастья быть не может: счастье может быть только конкретным человеком. Берегите себя и будьте счастливы. Аплодисменты. Прежде чем закончить, есть ли вопросы?
Вопрос был о воле. Нет, я не имею в виду волевую победительность и «делать выбор в начале дня» как разовое усилие. С понятием воли много путаницы — свобода воли, еще что-то. Но если говорить о волевом поведении, то только в русском языке «воля» иногда используется как альтернатива «свободе»; в других языках воля не противостоит свободе. Воля — это усилие, совершаемое одновременно с сохранением чувствительности к тому, чем эта воля заряжена. Не быть флюгером на ветру, а оставаться человеком, осуществляющим это усилие — усилие быть верным.
Комментарий из зала: показалось, что лекция была менее академической, чем обычно, и больше связанной с искусством, с человечностью и злом, и это было усилие. Спасибо. Я — живой человек, надеюсь. Это то, о чем писал Виктор Франкл. Слово «духовность» сильно заезжено: удобно пользоваться, когда не знаешь, что сказать — «говори о духовности». Тогда мы говорим то о церковных измерениях, то о религиозных практиках, то о неясных эзотериках. Каждый вкладывает свое. Когда я говорю «духовность», я имею в виду этическое измерение — мое отношение к себе и мои отношения с другими людьми. Именно это измерение объединяет свободу и ответственность: если моя свобода — моя, то моя ответственность обращена к миру людей. То, что я делаю, имеет последствия, и эти последствия видны другим.
